ИНТЕРЕСНЫЙ_БЛОГ_ЛесякаРу все записи автора
Фраза «Погода есть!» на Чукотке звучит как заклинание. «Погода есть» — есть и жизнь
Чукотка. В загоне, будучи окруженными «опасностью», парнокопытные почему-то всегда кружат против часовой стрелки. Считается, что животные тем самым закрывают свою левую сторону. При этом сильные олени прячутся в середине стада, а с краю бегут самые слабые, в основном телята
Бамс! Еще секунду назад Эдик смеялся, наливал чай из термоса, закусывал хлебом, и вдруг: глухой хлопок. «Есть!» — улыбнулся кареглазый охотник. Нерпа? «Ага, сейчас увидишь».
Закинув карабин на нарты, Эдуард спешит к кромке льда, где качается на воде маленькая лодка из кожи морского зайца. Метрах в двадцати от берега багровеет вода. Кровь убитой нерпы нарушает величие Берингова моря, напоминая о простом способе выживания человечества: или ты, или тебя.
И не жалко животное? Он удивляется: «А кушать что? Это традиция. Жизнь!»
В глазах морского охотника, одетого в традиционную меховую кухлянку, горит азарт. Он много смеется, и лишь когда речь заходит о жизни его народа, лицо 48-летнего мужчины становится серьезным: «Чукчи любят нерпичье мясо. Детишки тоже. У меня их пятеро».
Через пару минут кровавый след ведет к нартам. До этого Эдик успел подплыть к добыче, захватить ластоногое создание на крюк, подтащить к берегу. «Хороший день сегодня. Давай еще ждать. Не добуду троих — не успокоюсь».
Чукотка. В кочевом доме оленеводов. В котле варится мясо. Маленькая Эмма, что сидит подле очага, самая что ни на есть истинная тундровичка. Она родилась в тундре, ни разу в село не выезжала, и на момент съемки у двухгодовалой девочки не было свидетельства о рождении. Чтобы получить этот документ, родителям придется в районном суде с помощью свидетелей доказывать, что это их ребенок
Эдик смотрит в бинокль. Где-то там, под нежной рябью стылого моря, плывет очередная жертва. Здесь, на стыке двух океанов, Тихого и Северного Ледовитого, в девяти тысячах километров от Москвы, охота на морского зверя — по-прежнему смысл жизни. Это не только возможность прокормить семью. И не только способ заработать на жизнь, сдав мясо в местную общину зверобоев. Охота на морского зверя для Эдуарда Рыпхиргина, гордого представителя луораветлан, как испокон веков называли себя жители Чукотки, — путь выжить морально, не затеряться на самом дальнем, самом северо-восточном уголке России. Не забыть традиции своего народа.
Накануне Эдик обещал зайти в восемь утра и обо всем договориться: куда ехать, как одеться, что взять. Но мобильник загремел уже в четыре утра: «Погода есть! Надо ехать! Сейчас!»
Сопротивление бесполезно. Ведь «погода есть!» — это заклинание. Когда «погода есть», есть и жизнь. Тогда и нерпа ловится, и олени пасутся, и самолеты летают. А когда «ее нет» — меняется ветер, поднимается буря, заволакивает небо — ждать приходится порой неделями. «Главное качество охотника — терпение», — говорит Эдик.
Уже через десять минут после звонка у вагончика, в котором я поселился, рычал снегоход «Буран». Боясь «упустить погоду», Эдик гнал по торосам. То заснеженно-пушистые, то иссиня-прозрачные, ледяные глыбины казались единственными полноправными властелинами Арктики. Восемь месяцев в году, пока в июне не настанет коротенькое полярное лето.
С самолета — на собак: упряжка — самое надежное средство передвижения по Чукотке. Особенно зимой, когда тундра и море замерзают
И вот мы на берегу. Не проходит и часа, а мои конечности превращаются в неуправляемые костяшки. Минус 20 с ветерком — это все минус 36. На дворе конец апреля. О приходе весны здесь, разумеется, никто и не думает.
К полудню на нарты уложены три подмерзшие нерпы, и азарт охотника удовлетворен. Oстаток дня Эдуард предлагает провести в обществе белого медведя километрах в пятидесяти отсюда. «Там кита выбросило. Вот они и пасутся».
По спутниковой связи удается вызвать из поселка «Трэкол» — экологический вездеход, махину с полусдутыми шинами размером с человека. «Экологическим» его назвали потому, что относительно мягкие шины — по задумке инженеров — должны щадить тундру. При этом вездеходы расходуют по 15 литров бензина на 100 километров пути, но об этом, похоже, никто особо не задумывался.
На месте предполагаемого звериного пиршества нас ждет разочарование — никаких медведей. Обглоданный кит лежит здесь уже несколько месяцев. Под вечер мы возвращаемся в поселок.
Название поселка Лорино (или, по-чукотски, Льурэн) в переводе означает «найденное становище». Льурэн — чисто чукотское поселение. В XIX веке северяням приглянулось это место на берегу Мечигменской губы Берингова моря. До Аляски отсюда рукой подать, до американскиx островoв Святого Лаврентия и Крузенштерна пара сотен километров. До столицы Чукотки Анадыря полтора часа лету — самолет летает один раз в две недели. Если «есть погода», конечно.
Лорино расположено на холме и видно за многие километры. Кажется, что жизнь здесь должна быть невыносимой из-за штормов и метелей. Но все иначе. Прикрытое с севера сопками, Лорино обладает завидным микроклиматом. Здесь гораздо больше безветренных дней, чем в соседних поселениях. Луораветланe умели выбирать места для жизни.
Но в голодные 1990-е Лорино стало ненужным далекой Москве. Его покинули почти все русские семьи. Остались только местные. Да и куда им деваться? С тех пор Льурэн — самое многочисленное национальное село. Сегодня здесь живут полторы тысячи человек.
Чукотка.Районный центр Лаврентия: в деревянной часовенке у подножия сопок теплится жизнь одной из малочисленных христианских общин на Чукотке
Полторы тысячи? На первый взгляд трудно представить, что в покосившихся деревянных бараках теплится столько жизни. Уж очень убого выглядят облезшие стены, выцветшая краска и дыры вместо окон, заткнутые где подушкой, где целлофановыми пакетами. В центре села, на улице Ленина, возвышаются четыре желтых буржуйских коттеджа, построенные турецкими рабочими. На сваях. Теплоизолированные и с холодной водой. Да, именно с холодной — она считается здесь роскошью. Потому что кипятка здесь вдоволь. Местная котельная шпарит на всю катушку. «A eсли пустить по трубам холодную воду, она зимой замерзнет», — объясняет начальство. Странно, но в турецких домах, да и в соседних поселках, она не замерзает. A вот в Лорино холодная вода — привилегия меньшинства. Большинство же, хоть и имеет в квартире душ, пользуется ковшичком — чтобы не ошпариться.
«A нам тут не до бани». Эдик хмурит лоб, берет бинокль и взбирается на табуретку. Так охотник определяет прогноз погоды. Выглянув из форточки, Рыпхиргин констатирует: «Неспокойное море. Не будет погоды». Штормовое предупреждение из уст профессионала. И правда, ночью поднимается пурга. В Лорино приходит время ожидания. А с ним и проблемы.
В пять утра сквозь завывания ветра раздается странный звук. То ли плач, то ли стон. Из окна виден человек, лежащий в сугробе. Выбегаю на улицу. Ты кто? — «Алеша». А лет тебе сколько? — «Пятнадцать».
От подростка несет перегаром. В носках и тоненькой куртке он ежится в снегу и плачет. Надев на окоченевшие ноги валявшиеся рядом кроссовки, я пытаюсь поставить парня на ноги. Где твой дом? Он кивает на соседний барак.
Дверь на втором этаже приоткрыта. На диване лежит ничком женщина, на полу пустая бутылка. Алеша бухается рядом и засыпает. В тот день я отведу домой еще одну даму — она будет не в состоянии попасть в дверной проем с первого раза, и я стану свидетелем еще пары похожих сцен.
Накануне выдали пенсию.
Много в Лорино тех, кто давно забыл, как ходить на работу. Звероферма по разведению песцов, некогда кормившая поселок, давно в упадке. Пастухов животноводческого предприятия, героически пытающегося наладить хозяйство, раз-два и обчелся. Кроме школы, больницы и местной управленческой конторы работать негде. Вот и отмечает местное население пенсию да пособие. И это при том, что чукотский организм по природе своей для усвоения спиртного не приспособлен.
Теперь до меня доходит смысл табличек в местном сельпо: «В долг не даем!» и «Не занимаем!» У продавщицы, наверное, опыт. Обмануть можешь или ты, или тебя.
«Ну что вы! Теперь уже лучше. Появились семьи непьющие». Лидия, подруга семьи Рыпхиргиных, не оговорилась. На кухне сопит электроводонагреватель, за окном минус 20, ветер. Охоты нет. Eдинственное развлечение — гости. «И я пила раньше. Сильно», — признается хрупкая, маленького роста женщина, образованная, интеллигентная учительница чукотского языка.
Раньше — это в 1990-е. Когда квартира в Анадыре стоила столько, сколько билет на самолет до Москвы. В один конец. Когда две трети населения в панике покидали полуостров и население Чукотки сократилось втрое: со 150 до 50 тысяч человек. «Караул, что делалось, — вздыхает Лидия. — Люди вешались от отчаяния. А теперь лучше стало. Квартиры подорожали, а самолет так вообще не укупишь. Но зажили немного. Надежда появилась».
Надежда пoявилась 17 января 2001 года в лице нового губернатора Романа Аркадьевича Абрамовича. Его полюбили сразу. За то, что помогал строить на Чукотке школы, больницы, квартиры и многое, многое другое... «За новую жизнь, которую он нам дал! — высокопарно произносит Эдуард и поворачивается к жене: — Дай-ка, Вика, ведро для требухи».
Хлюп! В ведро летит будущий корм для собак. Эдик разделывает нерп в гараже. Последующие три часа здесь при свете одной лампочки бойко чистятся, моются, сушатся внутренности пойманного накануне животного. Сухие соленые кишки тюленя у Рыпхиргиных идут вместо чипсов. «Деликатес!» — восхищается Вика
«Зажило наше Лорино. А потом он взял и ушел, — возвращается к любимому начальнику Чукотки Рыпхиргин. — Блин, а ножик тупой... Теперь не знаем, как дальше будет».
Восемь лет Абрамович поднимал Чукотский автономный округ. В 2008 году миллиардера из Лондона сменил Роман Копин из Костромы, который до этого работал в его команде.
На следующее утро, в школе. Колокольчик в руке дежурной в половине десятого оповещает о начале перемены. В считанные секунды покрытый стареньким линолеумом коридор заполняется второклассниками. Чукотские и русские малыши (когда при Абрамовиче Чукотка «зажила», в Лорино переехали несколько русских семей) становятся вкруг и заводят игру «хоровод народов мира». Девочки и мальчики кружатся под считалку, потом останавливаются, выбирают двоих, которым предстоит — чмок! — поцеловаться. Хохот, ликование, восторг.
Пора на урок. Чукотский язык как иностранный. «Хотя бы так», — прикрывая дверь в класс, улыбается интеллигентная Лидия Николаевна, та самая, что уже не пьет. Через пару секунд строгий голос педагога приветствует детишeк, напоминая им об их собственных корнях: «Етти тумгытури — здравствуйте, друзья!»
Пурга затихает на четвертые сутки. Чтобы не досаждать Эдику своим присутствием, решаю подумать о... Боге. О том, что же все-таки может помочь чукчам выжить, об альтернативе водке. Накануне я пытался поговорить об этом с Эдуардом Рыпхиргиным, но разговор как-то не завязался: «Ваша церковь нам не нужна! У нас своя вера.
В природу. Поймал нерпу, верю. Не поймал, не верю». Районный центр Лаврентия, сорок километров от Лорино. Здесь есть церковь. Аромат ладана ударяет в нос. Белизна снега, только что слепившая глаза, сменяется чернoтой коридора. Откуда-то в луче солнца раздается молитва. Перед скромным иконостасом совершает молебен священник лет пятидесяти. Свет падает из окна, частично занесенного снегом. Там же у батареи нежно подпевают две женщины в платочках — среднего возраста, славянского происхождения. Позже к ним присоединяется опоздавшая на службу метиска — наполовину чукча, наполовину
русская.
Отец Серафим, настоятель православного храма Архангела Михаила, приветствует крепким рукопожатием. Седая длинная борода, на голове почти лысина, молодые глаза. «К нам чукчи заглядывают. Есть даже пример положительный. Семья многодетная, пить перестали. Их детишки к нам бегали-бегали, а потом папку с мамкой привели», — рассказывает он.
Чукотка. Иеромонах Серафим: свой человек для чукотских прихожан. Причаститься — к нему. Сапог починить — тоже
Иеромонах Серафим живет рядом с церковью. Крошечная полуторакомнатная обитель и сам храм со звонницей когда-то были военкоматом в соседстве с сельсоветом. В 2001 году здесь поселился один из самых молодых приходов Чукотской епархии, самый восточный на Чукотке, в России, в Евразии. В двухтысячелетней летописи христианства открылась новая страничка — среди разбитых улиц и бездомных собак. А отец Серафим стал примером выживаемости православного священника в условиях Крайнего Севера.
Закусывая слабенький чай баранкой, батюшка скромно перечисляет свои практические навыки. Сапоги починить? К Серафиму. Тапочки пошить? К нему же. Он и редиску вырастит средь полярных снегов, пусть и в теплице. «А что делать, елки-палки! У нас все трудятся. Я вон сам на неделе шофером шабашу. А служба по выходным. Спасайся, кто может!» — формулирует батюшка свое жизненное кредо, надевая ушанку и провожая меня к многодетной семье. «Только денег совсем нет».
Хваленные батюшкой православные северяне живут рядом с церковью. Окна в двухкомнатной хрущевке из-за мороза, похоже, давно не открывали. Родителям стыдно. За тесноту, бедноту, за безделье. «Колымим мы оба, стены красим», — признается Тынеетов-старший. «А толку-то что? Не хватает денег. Хоть батюшка помогает, конфеты детям дает. А то бы совсем тут....». «А я что? — отзывается тот. — Я тоже больной. Пора уже на материк перебираться».
За окном луна. Пурги как не бывало.
В половине четвертого утра мы отправляемся в тундру. Вторая бригада сельхозпредприятия «Кэпэр» состоит на момент нашего визита из двух человек: 28-летнего пастуха по имени Кавась (по-русски Вася) и его жены Лизы, старше его на восемь лет. Оба в фуфайках. Улыбаются. У Кавася обгорелые щеки. Официальная должность Лизы: чум-работница. В трудовой книжке так и записано. Живут в яранге. Правда, брезентовой, временной, так как настоящую, из шкур оленей, снесло пару дней назад ветром.
Игры маленьких тундровиков своеобразны. Вместо игрушек у них в руках могут оказаться или копыта от туши разделанного оленя, или обрезок неказистого бруса. Если привязать к деревяшке обрывок веревки, получается вездеход, который можно таскать за собой по сугробам
У входа в ярангу греется на солнышке дюжина собак. Переступив «порог» палатки, я впадаю в легкое замешательство. Первобытно-общинный строй? Угадав мои мысли, Лиза лаконично замечает: «Такие удобства. Пищу готовим собакам на улице. На костре. А себе здесь. На соляре варим». На земляном полу пара перевернутых ведер. На них рассаживаются хозяева, предоставив гостям почетное место у полога на «диване». Кажется, это остаток перевернутых нарт с оленьими шкурами сверху. «Шоб не поддувало», — заботливо объясняет Лиза. В яранге минус десять — теплее, чем снаружи.
Дети пастуха и чум-работницы, мальчик и девочка, в школе. Маленьких наследников традиционного промысла с советских времен забирают из тундры на учебу в поселок. Там они по книжкам изучают иностранные для них чукотские слова, водят хороводы и забывают и ярангу, и оленей, и вообще тундру. «Тяжело без них, — вздыхает Лиза и льет сгущенку в чай. — А учиться кто будет? Вот они и там... Извините, на связь пора!»
Отворив оленью шкуру, Лиза «ныряет» в полог. На площади метра два на полтора здесь расположились офис, спальня и салон связи.
«Кавась, крути!» — повелевает чум-работница. Пастух садится на «козла» и крутит ручку. «Козлом» здесь называют динамо-машину, мини-электростанцию на трех ногах, похожую на детский велосипед. Сидя на нем, можно крутить ручку и производить ток.
«Повтори!» Пшшш.. Пшшш... «Не слышу, Валя, пав-таа-риии!» Связь с миром — это связь с соседней бригадой оленеводов и штабом совхоза в Лорино. С таинственной Валей и с кем-то еще Лиза с Кавасем переговариваются три раза в день. Изобилием тем не страдают: «Погода есть? А у вас?» Лиза умудряется договориться о каких-то веревках, чтоб восстановить разрушенную пургой ярангу и заказать топливо.
Олени пасутся на соседнем холме. Наряду с охотой на морского зверя олени — главный традиционный промысел Чукотки. В советское время поголовье одной бригады достигало пяти-восьми тысяч. Теперь же на счету у Кавася не более 800 парнокопытных. То их волки покусают, то браконьеры пошлепают, то техника сломается, чтоб селекцию проводить. A то и зоотехник запьет. Много проблем сейчас с северными оленями, а решать их некому. Молодые в пастухи редко идут. Старики умирают. Не ровен час, когда вся эта традиция и вовсе в Лету канет.
«Нам пора обратно», — командует Эдик. На прощание Кавась и Лиза дарят нам пакет с олениной.
Молодец он! Охотник, любитель своего дела, профессионал, ездил в Америку по обмену опытом, друзья на Аляске. Жена учится в Петербурге, на факультете культуры, заочно. Дети растут. Но таких, как он, — единицы...
Охотник Эдуард Рыпхиргин: несмотря на все преграды, он гордится Крайним Севером и борется не только за выживание своей семьи, но и за возрождение национальных традиций Чукотки
Всего за неделю здесь можно совершить путешествие во времени — от шкур и костра до мобильных телефонов. И вся эта карусель эпох пусть и со скрипом и скрежетом, но крутится. Пока в далекой Москве хоть кто-то иногда думает о Чукотке, пока сами луораветланe не потопляют свое отчаяние «белой» по-черному, пока Эдуард Рыпхиргин ходит на охоту, его друг Кавась пасет оленей, Лидия Ивановна обучает чукотским словам, а супруга Виктория песням, жизнь на Чукотке теплится. Всем пургам назло.
Девочку зовут Арина, ее комбинезон сшит из солдатского сукна, наследства со складов военных частей, что раньше стояли в поселке Мыс Шмидта. На заднем плане ее бабушка разбивает в кожаном тазу мерзлое подквашенное мясо для праздничного угощения
Чукотские олени лишь условно домашние, от человека они в своем большинстве держатся чуть на расстоянии. Бригадир хозяйства «Чаунское» Виталий Вуквукай ловит их арканом
Подготовлено http://lesyaka.ru специально для сообщества 
Неизвестная планета
ИНТЕРЕСНЫЙ_БЛОГ_ЛесякаРу все записи автора
Неизвестная планета
Самуил_Гетерле обратиться по имени
Среда, 14 Ноября 2012 г. 17:55 (ссылка)
